Анна Гольдина

Доменико Теотокопулис вошел в историю под именем Эль Греко (или просто Грек). Будущий великий художник родился на острове Крит в 1541 г. В то время греческий остров находился в глубоком упадке. Это была забытая Богом провинция, захваченная в XIII веке венецианцами, не принесшими сюда никаких благ цивилизации. Редкие путешественники, забредшие в эти края, писали, что Кандия, родной город Доменико, столица Крита, заросла в грязи. Узкие каменные улочки, никогда не убирающиеся, источали ужасный запах гниющего мусора и нечистот. Тучи москитов летали в знойном воздухе, делая жизнь горожан, мягко говоря, некомфортабельной. Здесь соседствовали бедные православные церкви и некогда богато украшенные, но изрядно потрепанные к середине XVI века католические соборы, построенные венецианскими купцами. Кто знает, может быть, в этом смешении культур и общем запустении жители Кандии и видели скромное обаяние своей провинции?

Доменико Теотокопулис покинул остров в возрасте двадцати с небольшим лет. Его честолюбию было тесно в рамках старой иконописной школы и узкого круга заказчиков. Он отправился в Венецию в поисках денег и славы. Можно представить, какой восхитительной сказкой показался молодому и никому не известному Доминико этот волшебный город, выросший прямо из вод лагуны. Дворцы, соборы, каналы с изящными гондолами, знаменитый собор Сан Марко, изумительные скульптуры и византийская мозаика. Все это, несомненно, поразило скромного провинциала, перед которым к тому же остро стояла проблема денег и в принципе устройства в этом огромном по тем временам городе.

Для Теотокопулиса, как и для всех греков, прошедших школу иконописного мастерства у себя на родине и приезжающих в Венецию, существовали два возможных способа устроиться здесь. Первый — продолжать писать иконы, тем более, что они пользовались у венецианцев неплохим спросом. Второй путь – гораздо более сложный и ненадежный – переучиваться. Именно эту непростую стезю и избрал Доменико.

В учителя он выбрал великого Тициана. Король живописи, патриарх венецианской школы, проживал свой восемьдесят третий год жизни, но ни здоровье, ни слава, ни внимание публики и заказчиков, ни его великолепный, нестареющий талант не изменяли ему. Кто еще, кроме этого аристократического старца, мог дать больше? И Доменико, именно в Венеции получивший прозвище Эль Греко, с головой окунается в учебу. Первые его работы еще очень несовершенны, во многом наивны и несамостоятельны. Здесь еще нет и намека на будущего фантастического мастера. Вполне традиционная венецианская живопись. Но зато в его произведениях есть уверенность и энергичная хватка. Чувствуется, что молодой и самоуверенный грек еще не нашел себя, свой собственный язык и стиль, но зато вполне овладел всей живописной грамотой, техникой масляной живописи, умением строить перспективу… Он продолжает учиться у других художников, быстрее Тициана реагирующих на изменение общественных вкусов. В частности, у популярного в те годы Якопо Бассано, творчество которого позднее проходило под очевидным влиянием маньеризма. Несомненно, что именно через Бассано Эль Греко усвоил некоторые приемы маньеристов: удлинение пропорций и несколько театральную манерность жестов. На полях заметим, что слово «маньеризм» происходит от итальянского слова, переводимого как «манера, стиль». Этот термин вошел в употребление с легкой руки Джорджо Вазари, художника и биографа XVI столетия. Вазари обозначал словом маньеризм высокую степень грациозности и утонченности в искусстве. Хотя со временем искусствоведы пришли к выводу, что маньеризм – это скорее упадок итальянского искусства, чем нечто утонченное.

Возвращаясь к Эль Греко, отметим, что в Венеции он провел всего четыре года. А затем стопы его направились в Рим. Трудно сказать, на что рассчитывал никому не известный иностранец в Вечном городе, избалованном первоклассными художниками. Впрочем, Доменико быстро находит себе богатого и влиятельного покровителя. Ему повезло настолько, что он получил комнату во дворце кардинала Александра Фарнезе. Участие в судьбе художника столь влиятельного человека не могло остаться незамеченным. Заказы посыпались на Эль Греко, как из рога изобилия. Довольно быстро он сумел встать на ноги и даже позволил себе не только жить самостоятельно, но и взять ученика и помощника, чем вызвал завистливые и недоброжелательные толки в среде римских коллег.

Греческий мастер недолго прожил в городе на Тибре. Да и итальянская живопись не вызывала у него особого восторга. Например, ему не нравился Микеланджело. Так, в старости Эль Греко говорил, что Микеланджело был человеком, достойным уважения, но совсем не умел писать. Что он имел в виду? Быть может, то, что Микеланджело не был христиан­ским живописцем в строгом смысле слова, и его искусство, с точки зрения бывшего ученика иконописцев, напоминало скорее бунт против Бога, чем смирение перед Ним?

И именно фреска Микеланджело рассорила его с Вечным городом. Рассказывали, что однажды на предложение Папы Урбана VIII переписать обнаженные тела Христа и Богоматери в знаменитом «Страшном Суде» Микеланджело Эль Греко ответил, что, если уничтожить всю фреску, он на ее месте смог бы сделать другую, которая будет более целомудренной и более подходящей, но не уступит по мастерству исполнения. Как художниками, так и любителями искусства, как мы узнаем из сохранившихся воспоминаний современников греческого мастера, это высказывание было признано недопустимым преувеличением, и автор после этого принужден был покинуть Рим и уехать в Испанию.

Вполне возможно, что вся эта история – не более, чем легенда или отголосок старых сплетен о высокомерии Эль Греко, но в ней есть внутренняя логика и крупица правды: художник не прижился, да и, вероятно, никогда не смог бы прижиться в Риме. Его талант и его душа оказались отлиты из другого материала. Он был обречен на вечное одиночество в этом богатом и в те времена чрезвычайно коммерционализированном городе. Здесь молодому греку не хватало воздуха, мечты, поэзии. Не случайно в творчестве Эль Греко итальянского периода нет его самого, его подлинного лица. Это везде подделка, искусное подражание итальянцам, боязнь раскрыться, показать свое истинное лицо, оказаться непохожим на других, а значит, не «покупаемым». Эль Греко искал свой Город, свой собственный ландшафт, который вдохновлял бы его на создание великих, остающихся в веках произведений.

Почему Эль Греко поехал именно в Испанию? В этом выборе художника нет никакой мистики. Им руководили прагматические соображения. Дело в том, что в 1563 году испанский король Филипп II затеял грандиозное строительство. Он возводил замок-дворец Эскориал. На эту стройку века устремились художники со всей Европы. Ведь это была возможность прославиться и неплохо заработать…

В ту пору Эль Греко было за тридцать, а все великие начинания обходили его стороной. У него ни разу не было большого, стоящего заказа. Эскориал должен был стать воплощением всех его дерзких замыслов… Но не сложилось. Полтора года художник бессмысленно топтался в пыльном и неприятном ему Мадриде и уехал не солоно хлебавши в Толедо. Удивительный город, впитавший в себя множество культур, проникнутый необыкновенным мистицизмом, создал из греческого мастера, умеющего писать в итальянской манере, великого живописца кастильской набожности, или, как еще говорят, самого испанского живописца.

В Толедо умирает набожная дама Мария де Сильва. Когда-то она была придворной дамой при дворе Карла  V и в незапамятные времена приехала за королем в Толедо, который тогда был столицей государ­ства. Но после смерти мужа она покинула свет и поселилась в монастыре, где и прожила почти сорок лет. После ее смерти выяснилось, что она завещала все свое состояние монастырю, на восстановление его разрушающегося собора.

Дело обстоятельное и важное, и за него взялся декан собора дон Диего де Кастильо. Работы по перестройке храма он поручил испанскому архитектору, а вот живописное оформление предложил сделать Эль Греко, которого рекомендовал ему брат Луис, знакомый с художником еще по Риму. Греческому мастеру предстояло выполнить всю работу над алтарем, т.е. написать картины, сделать эскизы скульптур и архитектурного оформления. Это был первый солидный заказ, и Эль Греко сразу взялся за дело. За два года он написал четыре великолепных алтарных образа: «Вознесение Марии», «Святая Троица», «Вознесение Христа», «Поклонение пастухов» и еще два поясных изображения святых.

В этих работах еще сильно влияние итальянской живописи, но все больше и больше проступает сам Эль Греко, его особая манера и палитра. Фигуры утончаются и все больше становятся похожими на колеблющееся пламя свечи. Эти первые написанные в Испании картины понравились, и мастер получил следующий престижный заказ. Главный толедский собор, гордость города, предлагает ему написать заалтарный образ. Эль Греко выбрал для него довольно редкий евангельский сюжет: «Снятие одежд с Христа». Картина вышла на редкость эффектной. В ней удачно сочетаются черты, привнесенные художником из греческой иконописи, любящей четкие линии, и особый психологизм, даже, можно сказать, некая медитативность изображения. Насыщенность изображения не создает впечатления хаоса. Напротив, в каждом лице находит свое отражение определенная эмоция, каждый персонаж открыто выражает свое отношение ко Христу и к тому, что происходит. Богато одетые идальго словно присутствуют на богослужении Крестного пути, и кажется, что сейчас они опустятся на колени при словах «Поклоняемся Тебе, Христе…»

Публике и заказчикам картина понравилась, но установка ее в соборе закончилась скандалом, который вполне мог стать завершением карьеры греческого мастера в Испании. Дело в том, что согласно старым толедским законам, прежде чем принять картину, ее должны были оценить эксперты самого собора, эксперты Эль Греко и независимый официальный оценщик. Все в один голос заявили, что «достоинства картины настолько велики, что не поддаются какой бы то ни было оценке», и постановили выплатить художнику 900 дукатов. Эта фантастически высокая цена вызвала возмущение руковод­ства собора. Чтобы снизить цену, к Эль Греко начали придираться. Тяжба затянулась, но художник держал себя на удивление гордо и независимо. В ходе выяснения отношений мастеру припомнили и то, что по приезде в город он сразу дал понять местным живописцам, что «на свете нет ничего выше его искусства», и в целом его довольно наглую манеру общения, его стиль чувствовать себя выше всех окружающих. Трудно сказать, были ли это досужие наветы или Эль Греко действительно не обладал хорошими манерами. Но нелестные отзывы о нем его итальянских коллег говорят отнюдь не в пользу греческого мастера. Хотя надо отдать должное и Эль Греко: судясь с церковной властью, он не побоялся отстаивать свою точку зрения и даже отказался отвечать на вопросы о личной жизни. А здесь было к чему придраться: сеньор Теотокопулис сожительствовал с доньей Иеронимой де лас Куэвас, с которой познакомился по приезде в Толедо.  У них был общий ребенок, но, говоря современным языком, отношения они так и не оформили. В конечном счете, Эль Греко удалось победить своих врагов и недоброжелателей, которым пришлось смириться и с манерами мастера, и с его упорным нежеланием идти под венец.

Пока шли судебные разбирательства, Эль Греко предпринял еще одну попытку стать придворным живописцем. Он написал картину «Поклонение имени Христа», которая не понравилась королю и до сих пор многими искусствоведами оценивается как творческая неудача мастера. В ней нет монументализма, как утверждают они. Зато есть многоплановость, присущая иконописи. Сюжет, конечно, довольно необычный, но по своему мистическому видению он может быть сравним с изображениями Страшного суда или Сошествия во ад, иконописного типа, знаменующего собой Воскресение Христово. В данной картине нет Христа, только Его Имя. Пикантность ситуации заключается в том, что использованная анаграмма является также и одним из символов Ордена иезуитов. Такой выбор был сделан, скорее всего, не случайно. Дело было не только в том, чтобы угодить набиравшему силу в Испании Ордену или королю. Многие исследователи подчеркивают связь Эль Греко с иезуитами. Трудно сказать, идет ли речь идет о духовном руководстве или о какой-то более глубокой связи. Мастер не оставил никаких записей. Но влияние именно этого типа духовности на греческого мастера очевидно.

Поняв, что остается в Толедо, Эль Греко снимает себе роскошные апартаменты – огромный дворец, некогда принадлежавший маркизу де Вильену. Из города к нему вела долгая крутая дорога через старинное еврейское гетто Ла Худерия, а из его окон открывался самый чудесный и живописный вид на Толедо. Это было зловещее и таинственное место, пользующееся в народе дурной репутацией. Говорили, будто первый хозяин дворца, Энрике де Вильен, был колдуном и в его доме до сих пор балует нечистая сила. Эта таинственная, уединенная обстановка как нельзя лучше подходила замкнутому характеру греческого художника. Именно здесь окончательно сложилась его пламенеющая манера, и здесь он все больше становился мистиком, ярким и насыщенным чисто испанским темпераментом.

Его полотна, написанные под ярким испанским небом, не повествуют о сражениях и подвигах. Они рассказывают о блужданиях души в ночной мгле. Вспомним, что именно Испания внесла в духовный лексикон такое понятие, как «темная ночь». Вот в такой ночи и живут персонажи Эль Греко. В его искусстве не встретишь, за редким исключением, ни солнечного света, ни безоблачного неба. Зеркальный блеск реки Тахо, пересекающей Толедо, да редкие всполохи зеленоватых молний, которые, выхватывая город из тьмы, превращали его в почти библейское видение, подсказывали Эль Греко тот ирреальный, потусторонний, непо­стижимый свет, который присутствует во многих его картинах…

Эль Греко умудрялся сочетать в себе противоположные черты: стремление к деньгам и славе и утонченную духовность, экспрессивность и сумеречные тона. Сохранился один любопытный документ – письмо старого приятеля Эль Греко по Риму Джулио Кловио, которое отчасти приоткрывает внутренний мир этого сложного и загадочного человека. «Я вчера зашел к Греко пригласить его на прогулку по городу. Погода была замечательна прелестью весеннего солнца. Всем это доставляло радость, город имел праздничный вид. Каково же было мое изумление, когда я при входе в мастерскую Греко нашел окна наглухо занавешенными, а находившиеся в комнате предметы были едва различимы. Греко сидел не работая, но он не дремал. Он отказался идти со мной, так как, по его мнению, дневной свет вносил смятение во внутреннюю просветленность человека».

Поиск внутренней просветленности… Кто бы мог подумать? В этом греческом эмигранте, перебравшемся в Испанию в поиске выгодных заказов и хорошей жизни, живет жажда Бога. Существует даже анекдот, будто однажды лучший ученик Эль Греко Луис Тристан поругался с одним монастырем, для которого выполнял работу. Монастырь нашел цену, выставленную Тристаном, чрезмерно высокой. Так вот, Эль Греко, уже будучи старым и больным, набросился на своего ученика с палкой, ругаясь, что тот запросил слишком низкую цену за хорошую работу. Видимо, уроков Тициана (у которого Эль Греко учился в Италии), не только великого художника, но и хитрого коммерсанта, ему хватило на всю жизнь. И этот человек стремится к богопознанию? Он осуждает Микеланджело за то, что его работы недостаточно религиозны? Удивительно, не так ли?

Всю жизнь Эль Греко много работал. С годами его живописная манера сильно изменилась. В нем побеждает стремление к небу, а не желание заработать. Так появляются картины, запечатлевшие его имя в веках.

В старости мастер много болел. В шестьдесят он выглядел уже глубоким стариком. Его пышный и богатый снаружи дом стал прибежищем аскета, довольствовавшегося только самым необходимым. Но он не впал в маразм. Современники поражались здравости его ума, невероятной эрудиции и  точно­сти суждений, которые так не вязались с видом его немощной плоти. И то, что удивляло еще больше, это невероятная трудоспособность старого мастера. Именно в последние годы жизни он создает свои самые экспрессивные полотна, самые смелые, новаторские и одухотворенные вещи. Словно страдание и старость, освобождая его от власти жизни, дарили ему нечто большее, чем жизнь – духовное просветление. Его последние работы передают парение чистого духа, сухое пламя свечи, возженной во славу Божию. Это – одна долгая и искренняя молитва, обращенная к Господу, о Котором художник думал всю жизнь, но Которого от Эль Греко вначале закрывала жажда известности и богатства. Экспрессия его работ, их внутреннее напряжение достигают последних пределов. Всеми доступными ему художественными сред­ствами Эль Греко пытается передать открывшийся ему мир, запечатлеть свой опыт общения с Богом.