Александра Павловская

Бедность – явление, которое многим не дает покоя: про бедность рассуждают философы и теологи, антропологи и социологи, святые и самые обычные люди. Мои мысли – это мысли социального работника, человека практичного, которому по долгу службы приходится часто встречаться с бедностью в различных ее проявлениях и думать о том, что можно сделать. Возможно, они кому-то пригодятся.

Стремясь помогать другим, мы часто сталкиваемся с теми, у кого ничего нет. Это вполне закономерно: беды (болезни, потери близких, войны и т. д.) редко приходят одни, они лишают человека работы, жилья, социальных связей, чувств безопасности, радости и доверия. Иногда бывает наоборот, беда человека – результат его бедности, ему с самого начала, в виду экономических, географических, социальных причин, не было дано того, что имеют другие. Вследствие этого человек не получает достойного образования, не может выбрать профессию по душе, полностью реализовать потенциал, вложенный в него Богом, страдает от депрессии, совершает правонарушения, в поисках выхода и избавления от тревоги и страданий может прибегнуть к наркотикам или алкоголю и т. д. Иными словами, быть тем, у кого ничего нет, в нашем мире – очень рискованно. Мы хотим помочь человеку в беде, но встречая неизбывную бедность, ведущую беду под руку, часто уходим. Ведь мы, говорим мы себе, и сами не богаты, и наши возможности не безграничны.

Кажется, это не совсем верно. По крайней мере, с этим не хочется соглашаться – ни мне, ни всем тем, кого я знаю по работе в сфере благотворительности и социальной помощи. Это несогласие, бывает, сопровождается чувством собственного бессилия или призывами к социальной справедливости: ведь социальные грехи – это результат современного общественного устройства, и побороть их можно так же: совместными усилиями, большими изменениями. Порой мы кажемся себе наивными в наших реакциях и сами над собой подшучиваем. И все же, как бы мы ни реагировали на эти препятствия, почему-то мы не отступаем.

Первая встреча

Так сложилась моя жизнь, что в течение последних десяти лет мне пришлось поработать в самых разных сферах: с бездомными, с потребителями наркотиков, беженцами, детьми с серьезными заболеваниями и их семьями, с молодежью, людьми, живущими с ВИЧ. Начало моей работы было связано со встречей с Христом – и с христианской общиной, которая занималась социальным служением. Однажды в маленьком пустом общинном храме в Риме нам, группе волонтеров из Москвы, показали старое деревянное распятие, которое когда-то давно было найдено основателями общины на свалке. У Христа были отбиты руки: «Мы должны стать его руками». Мы должны что-то делать. В эту же поездку мы оказались в Ассизи, где соприкоснулись со святым Франциском – увидели его хабит, следы восстановления храма Сан Дамиано, камни, по которым он ходил, вдохнули воздух, которым он дышал – мы читали вслух его житие, путешествуя по описанным в нем местам. Францисканство в его самой радикальной и деятельной, самой простой форме тогда взволновало нас. Думаю, что так произошло потому, что оно предстало перед нами не иносказательным, стертым с лица земли временем и историей, а реальным. Будучи тогда еще неверующим и некрещеным человеком, я долгое время носила знак «тау» как символ чего-то неуловимого, во что я верю и для чего работаю.

Прошло десять лет, и за это время я, кажется, слишком часто слышала о невозможности радикального христианского служения в современном мире, метафоричности жизни Франциска и его последователей, о том, что Франциск шел к бедным, потому что был все же богат – пусть не материально, но духовно – был в чем-то выше других и знал, что для них лучше. Бедные люди в такой трактовке незаметно теряли свою личность и превращались в способ практиковать свою духовную жизнь, в способ стать святым, в своей уязвимости оказывались использованными для личных духовных нужд.

Одновременно с этим мое развитие в профессии требовало принятия социальных структур в организациях, разделения труда, заполнения отчетов, работы по графику и так далее. Все это, в общем, было неплохо, но порой оказывалось бессмысленным при встрече с человеческими бедами. И все же в самых разных местах, контекстах, книгах и беседах та изначальная простота чудесным образом то и дело сверкала и не давала сбиться с пути. Я продолжаю верить, что эта простота – простота бедности, и хотела бы в этой статье поделиться теми ее отблесками, что мне удалось наблюдать.

Бедность не порок

Существует убеждение, согласно которому для того, чтобы по-настоящему проявить участие, необходимо уметь обращаться к опыту страдания, схожему с тем, что человек испытывает рядом с вами. Это бывает сложным, потому что люди не хотят страдать и не хотят вспоминать о пережитых страданиях. Мне кажется, что осознание собственной истории бедности помогает оказаться наравне с человеком, сократить дистанцию до ближней, чтобы все мы стали ближними. Моя бедность – бедность пятого ребенка в многодетной семье в начале голодных 90-х годов, поломанные игрушки и одежда старших братьев. Она же – гуманитарная помощь в виде сухого молока и ветчины на ключике, и безличная и ненужная посылка от американских «Самаритян», которую мне как-то вручили в школе. Далекие «самаритяне», очевидно, жалели голодающих детей России и спрятали в огромную разноцветную коробку клей, блокнот, пустоту и детское толкование неизвестного тогда слова «самаритяне» – недалекие люди. Сегодня мой опыт бедности отдается во мне тревогой, привычкой экономить, недоверием к разного рода «самаритянам» и чувством солидарности по отношению к тем, кто оказался не слишком удачлив по жизни. Сейчас признание собственной бедности дается мне проще, чем раньше, но все равно с трудом. Как будто признаешься в преступлении.

Согласно недавнему большому исследованию, описанному в книге «Стыд и бедность» оксфордского профессора Роберта Уокера (1), переживание собственной бедности связано не с владением конкретными вещами, но, скорее, с соотношением с нормой и с теми, кто владеет большим количеством вещей. Опросы в странах совершенно разного достатка – Норвегии, Уганде, Германии, Китае, Южной Корее, Индии и Пакистане – показали, что бедность разрушает множество наших социальных ролей. Какие мы родители, если нам нечем накормить ребенка? Какие мы специалисты, если не можем найти работу? Какие мы дети, если не имеем средств, чтобы достойно ухаживать за родителями в старости? В итоге мы испытываем всеохватывающий стыд за собственную бедность, хотя часто ее причинами являются внешние обстоятельства. Согласно современным психологическим теориям, чувство подобного стыда бывает очень деструктивным, поскольку заставляет нас ставить под вопрос сам факт целесообразности существования такого «я», а не отдельные наши поступки, на которые можно повлиять или что-то изменить. Также подобный стыд не дает людям объединиться для взаимопомощи или каких-либо совместных действий по изменению ситуации – в стыде люди закрывают лица руками, они не хотят быть увиденными, убегают.

«Великая добродетель бедности»

Святой Антоний в проповеди «На Рождество Господне» говорит о совершенно другой бедности – о бедном Младенце как «маленькой бездне» и «бесконечности, лежащей в узких яслях»(2). Эти парадоксальные утверждения дают нам понять, что бедность может действовать в нашей жизни иначе, если мы позволим себе увидеть в конском сене пищу для ангелов. Этот совет кажется невозможным, но с моей точки зрения, он предельно и по-францискански практичен, что я попробую показать далее.

Как мы знаем, Святой Антоний боролся с тем, что мы сейчас называем социальной несправедливостью. Его собственное описание происходящего куда более метафорично (хотя для того времени звучит вполне научно), чем нынешние социальные теории: «Душа живет в крови, бедный в своей собственности. Отбери у человека кровь, у бедного его вещи – оба умрут. Итак, грабители и ростовщики, поскольку они отбирают чужое, называются городом кровей. <…> Кровь бедных холодная, так и их вещи. Бедность и нагота не позволяют им согреться, и вот когда запылает жар нужды, тогда те наступают, тогда прилаживаются, чтобы выдавить кровь» (3)(«Проповедь на Богоявление»). «Жар нужды» – знак отсутствия элементарных вещей, которые позволяют человеку оставаться в живых, и одновременно, для людей с недобрыми намерениями, – знак уязвимости этого человека. Такую бедность нельзя допускать, если мы ценим человеческую жизнь. Это рассуждение удивительным образом рифмуется со случаем, описанным в «Цветочках Франциска Ассизского», когда бедняк, сопровождавший Франциска, не имел ничего, чтобы развести огонь в непогоду ночью: «Тогда Святой Франциск, услышав его, пожалел бедного человека и в пылу душевном протянул руку свою и дотронулся до него. И в тот же момент – невероятно даже рассказывать об этом – в тот же момент, едва бедняк ощутил прикосновение руки Святого, прободенной и пылавшей огнем серафическим, чувство холода покинуло его, и такой жар объял его извне и изнутри, как если бы он лежал рядом с зевом пламенеющей печи». Мы снова сталкиваемся с ощущением тепла, однако это тепло рождается в отношениях и не губит, но дарит покой человеку в нужде.

Эти две истории подтверждают, что бедность можно рассматривать не как состояние, а как соотношение и отношение. Если бедный человек соотносится с понятиями мирского успеха и богатства, он всегда тот, у кого ничего нет, особенно если его соотносят те, кто считает себя успешными и богатыми. Такой человек – изгой. Но святой Франциск вступал с бедными в совсем другие отношения, казавшиеся окружающим парадоксальными, и стремился эти отношения иметь. Почему для него это было так важно?

Две книги: ценность материального

У святого Антония была ценная книга, и однажды ее украли. Чудесным образом вор вернул книгу, поэтому сегодня мы молимся святому Антонию о возвращении утраченных вещей. Мне всегда казалось странным такое буквальное толкование этой истории, особенно если вспомнить об отношении основателя Ордена к вещам. Ведь когда один из братьев однажды попросил у святого Франциска разрешения иметь книгу (бревиарий), то вместо разрешения тот посыпал голову просившего пеплом.

Ученик Франциска соотносился с иерархией и благодаря владению книгой и книжной мудростью мог метить на место прелата. Святой Антоний соотносился с тем, что написано в книге, и ценил именно это. Недаром святому Антонию мы молимся и об утраченных ценностях в нашей жизни, и мне кажется, в первую очередь именно о них.

Современная практическая психология еще недавно много говорила о потребностях людей, и, в вульгарном понимании, человеческую жизнь можно описать, исходя лишь из потребностей – они объясняют поведение человека и указывают, куда ему двигаться дальше. Однако под влиянием феноменологии и других философских идей в последнее время стали развиваться подходы, которые дают место таким явлениям в объяснении выборов человека, как намерения, ценности, убеждения, надежды. Для меня такой поворот оказался очень важным, потому что он объяснял удивительные проявления человеческого духа – например, когда замерзающий бездомный отдавал пальто своему другу, или бедная мать умирающего ребенка передавала другой семье медицинское оборудование или питание. Часто это переживалось как чудо – сложно поверить в то, что в каких-то невообразимых обстоятельствах Любовь продолжает проявлять себя, «не перестает» и не покидает человека. Может быть, как раз эти чудеса бедных и привлекали Франциска?..

Такое понимание также объясняло все те подарки, которые мне необходимо было научиться принимать от тех, с кем я работала – мандарин, помятую коробку конфет, маленький сувенир. Подобные подарки становились самыми ценными сокровищами, ибо свидетельствовали о Любви.

Заключение

Сегодня, когда внешний мир выстраивает иерархии, в которых для бедных не остается надежды, потому что у них чего-то нет, кажется необходимым понимать, что это за иерархии, к чему они ведут. Вселяя чувство страха и стыда за собственное существование, мир стремится доказать, что в нашей жизни есть только материальное, которое можно потерять в любой момент, и ничего духовного и ценного, что неотъемлемо от нас. Но ведь «большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее». Кажется важным оставаться в позиции, с которой можно увидеть то, что есть у бедного, несмотря на трудности – в чем он остается богат и силен духом и чем счастлив. Мой опыт подсказывает, что это позиция человека, который и сам беден материально и духовно, по-францискански, и готов учиться у Любви. Это также позиция равного, готового признаться себе в том, что он чего-то не знает, не умеет и тоже страдает, готового присутствовать рядом, дарить и принимать в дар. И тогда возможно согреться каждому.

Глядя на некоторых своих коллег, читая истории разных общественных проектов и частных людей, могу утверждать, что это не вымысел и не дела давно минувших дней, а реальность: на этой позиции действительно можно научиться стоять более-менее твердо – благодаря образованию, личному и профессиональному опыту, молитве – но это стоит большого труда.

Одновременно кажется важным не забывать о том, чему нас учил святой Антоний, и ни в коем случае не оправдывать существование «жара нужды» вокруг нас. Ведь как писала французская социальная работница и мистик Мадлен Дебрель: «Среди самых угнетенных людей можно найти тех, кто счастлив: семьи, живущие в мире, компании смеющихся, толпы поющих. Но то, что кто-то из них может быть счастлив, не оправдывает существования их страданий» (4).

(1) Walker R. The Shame of Poverty. Oxford University Press, 2014.

(2) Св. Антоний Падуанский. Проповеди. Москва: Изда­тельство францисканцев – братьев меньших конвентуальных, 1997. С. 111.

(3) Там же. С. 149.

(4) Delbrêl M. We, the Ordinary People of the Streets. Grand Rapids, 2000

Гравюра: Фриц Айхенберг «Христос безработных»