В течение жизни человек переживает несколько возрастных кризисов: подростковый, среднего возраста, кризисы пятидесяти и семидесяти лет. О том, что из себя представляет кризис среднего возраста, как его пережить и выйти победителем, рассказывает руководитель Центра христианской психологии Наталия Инина.

Итак, кризис среднего возраста. Человек несомненно слышал, читал о нем, но все равно оказывается застигнутым врасплох…
Кризис подобен огромному снежному кому, который неожиданно падает нам на голову, но мы идем к нему всю предыдущую жизнь. Мы входим в юность, в молодое состояние, когда нам хочется всего и мы никуда не убегаем. Хочется работы, семьи, положения, в нас плещут амбиции, у нас куча планов, кажется, что мы все можем. Жизнь – мудрая штука: она нас не разочаровывает раньше времени, а, как хороший родитель, ждет. И вот мы бежим по жизни, создаем семью, рожаем детей, начинаем зарабатывать, чтобы эти дети могли жить и развиваться, достигаем должного уровня и положения на работе… И в какой-то момент внутри нас что-то начинает разлаживаться, подобно тому, как расстраивается инструмент. Что-то начинает нас тревожить. Я часто говорю о том, что современный человек плохо себя слышит. Когда внутренний голос, душа, ему что-то говорит, человек убегает от этого состояния — погружается в работу, или в роман, или в хобби, или буквально убегает куда-нибудь на другой континент. Это проявление растерянности: человек не знает, что со своей тревогой и неудовлетворенностью делать. Не случайно ведь Хичкок пугает нас в своих фильмах не монстрами, а непонятностью, темнотой.

Что это за состояние, почему возникает растерянность?
Кризис наносит удар по восприятию смысла жизни. Это мощная первичная переоценка ценностей. По большому счету – это первый серьезный толчок от Бога, окликающего человека, чтобы тот немного развернулся внутрь себя, к глубинным смыслам.
Серьезные авторитеты в области психологии говорят о том, что это абсолютно неизбежный кризис: его нельзя обойти, он настигает любого. В этом кризисе встает вопрос про смысл, не уничтожимый фактором смерти. Это призыв обратиться к духовным вопросам, метафизическому поиску.

Если человек с юности жил верой, у него тоже наступит кризис среднего возраста?
Обязательно наступит. Конечно, и молодые люди, и даже дети могут задумываться о смысле жизни. Однако размышление о смысле жизни в 20 лет – не кризис. Кризис среднего возраста — это фундаментальное изменение, столкновение с таким уровнем вопроса о смысле, когда человек меняет свою жизнь в его свете.
Молодой человек должен «разбрасывать камни», «вбрасывать» себя в этот мир, находить себе в нем место: создавать семью, влюбляться, страдать, побеждать. Он должен быть повернут вовне. Если в 20 лет молодой человек повернут внутрь себя, это проблемная ситуация: значит, ему что-то мешает выйти в мир, осуществить свою возрастную задачу.
Дети, пережившие тяжелую болезнь или какую-то проблему в семье, тоже становятся мудрее и старше. Но это не значит, что в будущем они не столкнутся с кризисом среднего возраста, во время которого очень непросто сделать поворот в своей жизни. Если мы этого не делаем, мы можем так и остаться в этом кризисе.

Значит, кризис неизбежен — размышляешь ты о смысле жизни в молодом возрасте или нет, он все равно приходит. Это происходит в конкретном возрасте или у каждого кризис наступает в свое время?
Кризис среднего возраста наступает в 35–40 лет, потом за ним следуют кризисы пятидесяти лет, семидесяти лет. Есть красивая теория Эрика Эриксона, которая говорит о том, что если мы не прожили очередной кризис роста на каком-то этапе – подавили его, убежали или как-то с ним не встретились, не преодолели и не прожили его, то он в нас «застревает» и последующие кризисы нам будет преодолеть труднее. Это неизбежные точки роста или точки падений.
Суть кризиса среднего возраста состоит в том, что человек находится в точке, где он обесценивает то, чего достиг. Я часто слышу от мужчин и женщин, находящихся в этом кризисе, примерно такие фразы: «Мне казалось, что у меня будет квартира, машина, дача (называют разные социально значимые достижения: дети, любимая работа, ценные отношения)… И я тогда буду счастлив(а). Все это у меня теперь есть, и я абсолютно несчастлив(а). Я вспоминаю время моего бедного студенчества. У меня тогда ничего не было, но тогда было настоящее счастье». Женщины часто говорят о том, что у них есть дети, муж, но они потеряли себя. Это некий экзистенциальный удар: «Где я сам во всем этом?» И это звучит рефреном в свидетельстве каждого человека, проходящего такой разноликий, но по сути у всех одинаковый кризис среднего возраста. Именно потому мы и пытаемся найти смысл, что смысл меня укрепляет, дает мне опору. Вне зависимости от того, что у меня есть и чего нет. Это время не разбрасывать камни, а начать их собирать — внутри себя.

Допустим, человек осознал, что с ним происходит — как ему над этим подняться? Как обрести истинные ценности?
Подняться — это очень правильное слово. До этого момента мы словно бежим по некой горизонтали — не вверх, а влево, вправо, вперед… В этой горизонтальной плоскости мы чего-то достигаем в материальном плане: покупаем квартиру или берем ипотеку, устраиваем куда-то детей, копим им деньги на обучение, переживаем какие-то сложности в семейных отношениях и пытаемся их победить, устаем друг от друга… Бывает такое чувство: «Господи, я вижу лицо супруга (супруги) каждый день… Как мне все надоело!..» Вот эта некая внутренняя усталость и желание сбежать являются поверхностным симптом того, что пора задуматься: к вам «стучит в дверь» кризис среднего возраста. А если он не будет прожит, то когда придет новый кризис, он суммируется с предыдущим. То же самое можно сказать о людях, которые не прожили подростковый кризис. Это протестный кризис, кризис бунта, хлопанья дверей и жутких претензий к родителям: «Чему вы можете меня научить?! Посмотрите на себя, на кого вы похожи! Я сам!» И подросток хлопает дверью и уходит в свою жизнь. Он может «хлопнуть дверью» внутренне, не обязательно физически, и «уйти» в Интернет, допустим. Хлопанье дверью — это уход от родителей. И это очень важный опыт. Уйдя внутренне или внешне от семьи, подросток сталкивается с реальностью, с ситуациями, в которых он ничего не может изменить, и начинает взрослеть. Если его оберегают, подыгрывают ему или подавляют его, чтобы он не хлопнул дверью, то есть держат его при себе, то формально подростковый возраст не будет прожит. Он настигнет человека позже, лет в 35, и суммируется с кризисом среднего возраста. И тогда человек может все разорвать, бросить работу или семью с несколькими детьми, вообще уехать в другую страну… Но это не помогает. Что он берет с собой? Самого себя. Себя-то ведь не оставишь в прошлом.

Как люди преодолевают этот кризис? Есть какие-то положительные примеры в вашей практике или в истории?
Человек обычно приходит в состоянии полной внутренней потерянности, при том, что по формальным признакам с ним все в порядке. У него устроена личная жизнь, есть хорошая работа и вообще «все галочки поставлены на полях». Но внутренне он — как жук в стакане. Я очень люблю этот образ Виктора Франкла. Представьте себе жука в стакане: он летает по горизонтали, бьется со всей силой о стенки, совершенно не понимая, что достаточно взлететь вверх — и ты свободен. Человек мучается и обвиняет близких, детей, начальника, партнеров, друзей. Он в отчаянии. Внутри него – злость на себя и неприятие себя. И поэтому он неспособен себя услышать. Если человек находится в таком состоянии, я люблю работать с ним через образ «внутреннего ребенка». Нужно погрузиться в себя и представить, что внутри нас есть маленькое существо – девочка или мальчик, которыми мы были в детстве. Мы мысленно протягиваем этому ребенку руку и с позиции родителя говорим: «Послушай, есть другая возможность освободиться из этого стакана, давай-ка мы попробуем взлететь». Смена ракурса помогает по-новому увидеть ситуацию. Выход во всех случаях – через помощь другому человеку, через деятельность, в которой нет материальной выгоды. Это может быть волонтерское служение, помощь конкретному больному или нуждающемуся. Альтруистический отклик вытягивает мучающегося человека из этого «стакана».

Действительно, мы склонны сосредотачиваться на себе…
Нужно преодолеть наше «эго». Когда мы сидим по макушку в «эго», нет шансов найти смысл. У нас есть потрясающий пример Альберта Швейцера, который как раз в кризис среднего возраста фундаментально изменил свою жизнь. Он был знаменитым органистом, философом и богословом, очень известным человеком. В возрасте тридцати пяти лет, будучи заместителем декана, он увидел в переписке письмо из Африки: о том, что маленькой стране Габон не хватает врачей. Швейцер вдруг почувствовал, что он туда поедет. И пошел учиться на медицинский факультет, закончил его и через семь лет поехал в Габон. Мы можем планировать второе высшее образование из-за того, что нам скучно или хочется улучшить свое финансовое положение. А тут – та самая глубинная мотивация, какой-то зов.
И дальше у Швейцера начинается новая жизнь. Он уезжает, пишет книги, становится лауреатом Нобелевской премии и одним из самых великих людей XX века. Это яркий пример выхода из кризиса среднего возраста на сто процентов. Причем не через бегство, не через подавление этого кризиса. А благодаря пониманию того, что если ты не поднимешься по вертикали, то для тебя эта стена кризиса станет тупиком. Важно понять, что кризис – это ступень, на которую нужно вскарабкаться, чтобы увидеть новую жизнь.
Когда мне удается объяснить это своим клиентам, они преображаются. Преодолевая кризис, человек становится теплее, глубже, чувствительнее к чужой боли. Ему становится легче помогать другим. И он воспринимает это не как бремя или долг, а как радость.

Перестать «биться о стенки», «вскарабкаться» и начать помогать другим людям… И кризис пройдет?
Смысл можно найти не только в помощи другим людям, а в служении какому-то делу, в присоединении к чему-то хорошему. Вот как Виктор Франкл ответил на вопрос знаменитого русского психолога Юлии Гиппенрейтер. Она спросила Франкла, когда тот приезжал в Москву на психфак МГУ: «Как вам удается сохранять молодость?» Франкл ответил: «Надо вовремя ухватиться за великую идею».
В кризис среднего возраста люди часто меняют профессию, потому что в 17–18 лет они еще не были готовы к выбору и пошли за советами или мечтами родителей. Этот кризис – прежде всего личностный, в отличие от подросткового и более поздних кризисов, где играют большую роль физиологические процессы.

Давайте про кризис пятидесяти лет поговорим. В чем разница?
Мне кажется, кризис пятидесяти лет – это второй шаг навстречу себе. 35–40 лет – это вершина жизни, и, найдя смысл, человек может еще многое сделать. В районе пятидесяти (это, конечно, среднестатистическая цифра) происходит некоторая потеря сил и гормональное угасание. В этом возрасте трудно найти новую работу, то есть и социум словно говорит человеку: «Ты идешь на спад». На мой взгляд, 50 лет – это такая точка, из которой ты либо идешь вверх, либо падаешь вниз и начинаешь «доживать». Привыкаешь к идее, что до пенсии осталось уже чуть-чуть, думаешь: «Доползем-доскребем, а там уже на даче будем цветочки выращивать…»
Недавно я консультировала женщину, которую бросил муж, ей за пятьдесят, дети уже почти выросли… Она пришла ко мне совершенно подавленной: мало того, что кризис, да еще такая семейная ситуация.
А когда мы с ней поговорили об этой ситуации, она в итоге ушла радостной. Оказалось, она давно хотела завести себе большую собаку, и мы решили, что это будет ее преданный друг. И я ей помогла увидеть, что у нее куча друзей, ее обожают люди, у нее есть возможность встречаться с ними на даче… «Наденьте другие очки и посмотрите, что вы можете с этой ситуацией сделать», — посоветовала я ей. И вот тут как раз поможет Виктор Франкл с его «сказать «да» жизни». Сказать «да» этой жизни. Увидеть, как светит солнце, какая потрясающая зеленая листва у деревьев… Я недавно наблюдала дивную картину: девочка сидит на качелях, держит на коленях маленькую собаку и, глядя ей в глаза, гладит ее… Они словно замерли в этом общении. И я вдруг подумала: ведь я такие вещи начала видеть после пятидесяти лет. До этого я «летела» по жизни, вообще ничего не замечала. Я подумала: «Боже мой, какая это потрясающая возможность встречаться с жизнью здесь и сейчас, с природой и красотой в ее полноте, с творчеством, с самим собой…» На это способен только тот человек, который идет вверх, воспринимает жизнь как творчество, как диалог, как познание. Это ведь путь к мудрости. Хочется видеть пожилых людей, которые к семидесяти становятся мудрецами, а часто мы видим жалкое зрелище. Им рассказали, что они «доживают», и они поддались этому.

Итак, «найти идею», «вылететь» из ограничивающей меня «банки», а не биться о ее стенки… Найти, кому служить, обратить внимание на творчество, красоту жизни. Как это все связано с вопросами веры, осознанием отношений с Богом?
Огромное спасибо за этот вопрос. Мы говорили о том, что кризис середины жизни – это первый духовный зов. Первый призыв к поиску смысла, не уничтожимого фактом смерти. Более поздние кризисы – это возможность оценить жизнь, потому что она словно потихоньку уплывает сквозь пальцы: в 50 лет мы уже понимаем, что мы не вечны. Осознаем, что значит «mеmento mori». И в этом свете начинаем ценить мгновения жизни.
Вы совершенно правы, когда спрашиваете, связано ли это с Богом и верой. На мой взгляд, обретение Бога и веры, жизнь в пространстве веры потрясающе помогают преодолеть любой кризис. Потому что ты не только должен «вспорхнуть», как жук из стакана; ты – не единственный субъект, определяющий этот взлет вверх. Там, наверху, тебя еще и ждут. Бог и вера помогают взлететь. И в этом плане я бы снова хотела вспомнить о Викторе Франкле. Он говорил о том, что человек становится подлинным человеком только тогда, когда выходит в пространство духовности. До этого он еще не во всей полноте очеловечился. Это легко показать на примерах из окружающей жизни. Инстинкты, психика и привязанности есть и у животных. В этом плане мы не очень-то сильно различаемся. Можно встретить такой подход: «Идите за своими инстинктами, за «эго». Вам хорошо – и замечательно, вы в порядке». Это, конечно, полное исключение понятия духовности. Франкл, который пережил жуткий опыт концлагеря, говорил о том, что человек становится и остается человеком только тогда, когда он открывает для себя пространство духовности: веру, совесть, свободу и ответственность.
Что духовность дает человеку? Философ Франк приводил такой пример. Представим себе, что мы едем в поезде. Внутри поезда надо как-то устроиться, сесть в удобное место – близко к окну, например. Желательно, чтобы рядом с тобой сидели приятные люди. Нужно чем-то заняться во время поездки. Но мы совершенно не думаем, находясь в поезде, о том, куда он едет. Так вот духовность говорит: «Ребята, а куда мы все едем, в какую сторону? Вы хотите туда или куда-то еще?». Духовность расширяет наши горизонты.
Мне очень нравится название книги немецкого психолога Ливерхуда: «Кризисы жизни – шансы жизни». Кризис – это всегда выбор. Я могу пойти вверх или пойти вниз, либо продолжать движение по горизонтали. Я могу свободно и осознанно выбрать ответственность за то, что сделаю. Я могу разобраться с собой, развить свою веру, поработать над отношениями с другими. Часто в кризис люди идут учиться. Это правильно и ценно, потому что при этом обретаешь свежесть, новизну, ощущение молодости.

Беседовала Мария Романова

Фото – из открытых источников в Интернете

Александра Павловская

Бедность – явление, которое многим не дает покоя: про бедность рассуждают философы и теологи, антропологи и социологи, святые и самые обычные люди. Мои мысли – это мысли социального работника, человека практичного, которому по долгу службы приходится часто встречаться с бедностью в различных ее проявлениях и думать о том, что можно сделать. Возможно, они кому-то пригодятся.

Стремясь помогать другим, мы часто сталкиваемся с теми, у кого ничего нет. Это вполне закономерно: беды (болезни, потери близких, войны и т. д.) редко приходят одни, они лишают человека работы, жилья, социальных связей, чувств безопасности, радости и доверия. Иногда бывает наоборот, беда человека – результат его бедности, ему с самого начала, в виду экономических, географических, социальных причин, не было дано того, что имеют другие. Вследствие этого человек не получает достойного образования, не может выбрать профессию по душе, полностью реализовать потенциал, вложенный в него Богом, страдает от депрессии, совершает правонарушения, в поисках выхода и избавления от тревоги и страданий может прибегнуть к наркотикам или алкоголю и т. д. Иными словами, быть тем, у кого ничего нет, в нашем мире – очень рискованно. Мы хотим помочь человеку в беде, но встречая неизбывную бедность, ведущую беду под руку, часто уходим. Ведь мы, говорим мы себе, и сами не богаты, и наши возможности не безграничны.

Кажется, это не совсем верно. По крайней мере, с этим не хочется соглашаться – ни мне, ни всем тем, кого я знаю по работе в сфере благотворительности и социальной помощи. Это несогласие, бывает, сопровождается чувством собственного бессилия или призывами к социальной справедливости: ведь социальные грехи – это результат современного общественного устройства, и побороть их можно так же: совместными усилиями, большими изменениями. Порой мы кажемся себе наивными в наших реакциях и сами над собой подшучиваем. И все же, как бы мы ни реагировали на эти препятствия, почему-то мы не отступаем.

Первая встреча

Так сложилась моя жизнь, что в течение последних десяти лет мне пришлось поработать в самых разных сферах: с бездомными, с потребителями наркотиков, беженцами, детьми с серьезными заболеваниями и их семьями, с молодежью, людьми, живущими с ВИЧ. Начало моей работы было связано со встречей с Христом – и с христианской общиной, которая занималась социальным служением. Однажды в маленьком пустом общинном храме в Риме нам, группе волонтеров из Москвы, показали старое деревянное распятие, которое когда-то давно было найдено основателями общины на свалке. У Христа были отбиты руки: «Мы должны стать его руками». Мы должны что-то делать. В эту же поездку мы оказались в Ассизи, где соприкоснулись со святым Франциском – увидели его хабит, следы восстановления храма Сан Дамиано, камни, по которым он ходил, вдохнули воздух, которым он дышал – мы читали вслух его житие, путешествуя по описанным в нем местам. Францисканство в его самой радикальной и деятельной, самой простой форме тогда взволновало нас. Думаю, что так произошло потому, что оно предстало перед нами не иносказательным, стертым с лица земли временем и историей, а реальным. Будучи тогда еще неверующим и некрещеным человеком, я долгое время носила знак «тау» как символ чего-то неуловимого, во что я верю и для чего работаю.

Прошло десять лет, и за это время я, кажется, слишком часто слышала о невозможности радикального христианского служения в современном мире, метафоричности жизни Франциска и его последователей, о том, что Франциск шел к бедным, потому что был все же богат – пусть не материально, но духовно – был в чем-то выше других и знал, что для них лучше. Бедные люди в такой трактовке незаметно теряли свою личность и превращались в способ практиковать свою духовную жизнь, в способ стать святым, в своей уязвимости оказывались использованными для личных духовных нужд.

Одновременно с этим мое развитие в профессии требовало принятия социальных структур в организациях, разделения труда, заполнения отчетов, работы по графику и так далее. Все это, в общем, было неплохо, но порой оказывалось бессмысленным при встрече с человеческими бедами. И все же в самых разных местах, контекстах, книгах и беседах та изначальная простота чудесным образом то и дело сверкала и не давала сбиться с пути. Я продолжаю верить, что эта простота – простота бедности, и хотела бы в этой статье поделиться теми ее отблесками, что мне удалось наблюдать.

Бедность не порок

Существует убеждение, согласно которому для того, чтобы по-настоящему проявить участие, необходимо уметь обращаться к опыту страдания, схожему с тем, что человек испытывает рядом с вами. Это бывает сложным, потому что люди не хотят страдать и не хотят вспоминать о пережитых страданиях. Мне кажется, что осознание собственной истории бедности помогает оказаться наравне с человеком, сократить дистанцию до ближней, чтобы все мы стали ближними. Моя бедность – бедность пятого ребенка в многодетной семье в начале голодных 90-х годов, поломанные игрушки и одежда старших братьев. Она же – гуманитарная помощь в виде сухого молока и ветчины на ключике, и безличная и ненужная посылка от американских «Самаритян», которую мне как-то вручили в школе. Далекие «самаритяне», очевидно, жалели голодающих детей России и спрятали в огромную разноцветную коробку клей, блокнот, пустоту и детское толкование неизвестного тогда слова «самаритяне» – недалекие люди. Сегодня мой опыт бедности отдается во мне тревогой, привычкой экономить, недоверием к разного рода «самаритянам» и чувством солидарности по отношению к тем, кто оказался не слишком удачлив по жизни. Сейчас признание собственной бедности дается мне проще, чем раньше, но все равно с трудом. Как будто признаешься в преступлении.

Согласно недавнему большому исследованию, описанному в книге «Стыд и бедность» оксфордского профессора Роберта Уокера (1), переживание собственной бедности связано не с владением конкретными вещами, но, скорее, с соотношением с нормой и с теми, кто владеет большим количеством вещей. Опросы в странах совершенно разного достатка – Норвегии, Уганде, Германии, Китае, Южной Корее, Индии и Пакистане – показали, что бедность разрушает множество наших социальных ролей. Какие мы родители, если нам нечем накормить ребенка? Какие мы специалисты, если не можем найти работу? Какие мы дети, если не имеем средств, чтобы достойно ухаживать за родителями в старости? В итоге мы испытываем всеохватывающий стыд за собственную бедность, хотя часто ее причинами являются внешние обстоятельства. Согласно современным психологическим теориям, чувство подобного стыда бывает очень деструктивным, поскольку заставляет нас ставить под вопрос сам факт целесообразности существования такого «я», а не отдельные наши поступки, на которые можно повлиять или что-то изменить. Также подобный стыд не дает людям объединиться для взаимопомощи или каких-либо совместных действий по изменению ситуации – в стыде люди закрывают лица руками, они не хотят быть увиденными, убегают.

«Великая добродетель бедности»

Святой Антоний в проповеди «На Рождество Господне» говорит о совершенно другой бедности – о бедном Младенце как «маленькой бездне» и «бесконечности, лежащей в узких яслях»(2). Эти парадоксальные утверждения дают нам понять, что бедность может действовать в нашей жизни иначе, если мы позволим себе увидеть в конском сене пищу для ангелов. Этот совет кажется невозможным, но с моей точки зрения, он предельно и по-францискански практичен, что я попробую показать далее.

Как мы знаем, Святой Антоний боролся с тем, что мы сейчас называем социальной несправедливостью. Его собственное описание происходящего куда более метафорично (хотя для того времени звучит вполне научно), чем нынешние социальные теории: «Душа живет в крови, бедный в своей собственности. Отбери у человека кровь, у бедного его вещи – оба умрут. Итак, грабители и ростовщики, поскольку они отбирают чужое, называются городом кровей. <…> Кровь бедных холодная, так и их вещи. Бедность и нагота не позволяют им согреться, и вот когда запылает жар нужды, тогда те наступают, тогда прилаживаются, чтобы выдавить кровь» (3)(«Проповедь на Богоявление»). «Жар нужды» – знак отсутствия элементарных вещей, которые позволяют человеку оставаться в живых, и одновременно, для людей с недобрыми намерениями, – знак уязвимости этого человека. Такую бедность нельзя допускать, если мы ценим человеческую жизнь. Это рассуждение удивительным образом рифмуется со случаем, описанным в «Цветочках Франциска Ассизского», когда бедняк, сопровождавший Франциска, не имел ничего, чтобы развести огонь в непогоду ночью: «Тогда Святой Франциск, услышав его, пожалел бедного человека и в пылу душевном протянул руку свою и дотронулся до него. И в тот же момент – невероятно даже рассказывать об этом – в тот же момент, едва бедняк ощутил прикосновение руки Святого, прободенной и пылавшей огнем серафическим, чувство холода покинуло его, и такой жар объял его извне и изнутри, как если бы он лежал рядом с зевом пламенеющей печи». Мы снова сталкиваемся с ощущением тепла, однако это тепло рождается в отношениях и не губит, но дарит покой человеку в нужде.

Эти две истории подтверждают, что бедность можно рассматривать не как состояние, а как соотношение и отношение. Если бедный человек соотносится с понятиями мирского успеха и богатства, он всегда тот, у кого ничего нет, особенно если его соотносят те, кто считает себя успешными и богатыми. Такой человек – изгой. Но святой Франциск вступал с бедными в совсем другие отношения, казавшиеся окружающим парадоксальными, и стремился эти отношения иметь. Почему для него это было так важно?

Две книги: ценность материального

У святого Антония была ценная книга, и однажды ее украли. Чудесным образом вор вернул книгу, поэтому сегодня мы молимся святому Антонию о возвращении утраченных вещей. Мне всегда казалось странным такое буквальное толкование этой истории, особенно если вспомнить об отношении основателя Ордена к вещам. Ведь когда один из братьев однажды попросил у святого Франциска разрешения иметь книгу (бревиарий), то вместо разрешения тот посыпал голову просившего пеплом.

Ученик Франциска соотносился с иерархией и благодаря владению книгой и книжной мудростью мог метить на место прелата. Святой Антоний соотносился с тем, что написано в книге, и ценил именно это. Недаром святому Антонию мы молимся и об утраченных ценностях в нашей жизни, и мне кажется, в первую очередь именно о них.

Современная практическая психология еще недавно много говорила о потребностях людей, и, в вульгарном понимании, человеческую жизнь можно описать, исходя лишь из потребностей – они объясняют поведение человека и указывают, куда ему двигаться дальше. Однако под влиянием феноменологии и других философских идей в последнее время стали развиваться подходы, которые дают место таким явлениям в объяснении выборов человека, как намерения, ценности, убеждения, надежды. Для меня такой поворот оказался очень важным, потому что он объяснял удивительные проявления человеческого духа – например, когда замерзающий бездомный отдавал пальто своему другу, или бедная мать умирающего ребенка передавала другой семье медицинское оборудование или питание. Часто это переживалось как чудо – сложно поверить в то, что в каких-то невообразимых обстоятельствах Любовь продолжает проявлять себя, «не перестает» и не покидает человека. Может быть, как раз эти чудеса бедных и привлекали Франциска?..

Такое понимание также объясняло все те подарки, которые мне необходимо было научиться принимать от тех, с кем я работала – мандарин, помятую коробку конфет, маленький сувенир. Подобные подарки становились самыми ценными сокровищами, ибо свидетельствовали о Любви.

Заключение

Сегодня, когда внешний мир выстраивает иерархии, в которых для бедных не остается надежды, потому что у них чего-то нет, кажется необходимым понимать, что это за иерархии, к чему они ведут. Вселяя чувство страха и стыда за собственное существование, мир стремится доказать, что в нашей жизни есть только материальное, которое можно потерять в любой момент, и ничего духовного и ценного, что неотъемлемо от нас. Но ведь «большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее». Кажется важным оставаться в позиции, с которой можно увидеть то, что есть у бедного, несмотря на трудности – в чем он остается богат и силен духом и чем счастлив. Мой опыт подсказывает, что это позиция человека, который и сам беден материально и духовно, по-францискански, и готов учиться у Любви. Это также позиция равного, готового признаться себе в том, что он чего-то не знает, не умеет и тоже страдает, готового присутствовать рядом, дарить и принимать в дар. И тогда возможно согреться каждому.

Глядя на некоторых своих коллег, читая истории разных общественных проектов и частных людей, могу утверждать, что это не вымысел и не дела давно минувших дней, а реальность: на этой позиции действительно можно научиться стоять более-менее твердо – благодаря образованию, личному и профессиональному опыту, молитве – но это стоит большого труда.

Одновременно кажется важным не забывать о том, чему нас учил святой Антоний, и ни в коем случае не оправдывать существование «жара нужды» вокруг нас. Ведь как писала французская социальная работница и мистик Мадлен Дебрель: «Среди самых угнетенных людей можно найти тех, кто счастлив: семьи, живущие в мире, компании смеющихся, толпы поющих. Но то, что кто-то из них может быть счастлив, не оправдывает существования их страданий» (4).

(1) Walker R. The Shame of Poverty. Oxford University Press, 2014.

(2) Св. Антоний Падуанский. Проповеди. Москва: Изда­тельство францисканцев – братьев меньших конвентуальных, 1997. С. 111.

(3) Там же. С. 149.

(4) Delbrêl M. We, the Ordinary People of the Streets. Grand Rapids, 2000

Гравюра: Фриц Айхенберг «Христос безработных»